Большинство парней еще только ждут, чтобы оценили их талант. Они пока только мечтают прославиться.
Есть игроки и постарше, с намечающимся брюшком и медленнее на ногу. Они забавно прыгают и норовят поймать мяч на лету. Почти слышно, как при этом у них трещат кости, но они играют азартнее, чем молодежь. Им надо доказать, что они все еще хоть куда.
Мы мало говорим. Я купил Донни Рею в ларьке рядом с трибуной пакет воздушной кукурузы и содовую. Он говорит «спасибо» и вообще благодарит за то, что я его сюда привез.
Я обращаю особое внимание на третьего игрока из команды «Лучших транспортников». Он мускулист, у него быстрые ноги и руки. Он гибок и крепок, много болтает и задирает соперников.
Первая подача сделана, и я смотрю, как он идет к загородке около навеса своей команды и что-то говорит своей девушке.
Келли улыбается. Я могу видеть со своего места ямочки на ее щеках и ее замечательные зубы. Клифф тоже смеется. Он быстро чмокает ее в губы и опять вразвалку шагает к своей команде.
Они кажутся парой влюбленных голубков. Он безумно ее обожает и хочет, чтобы все видели, как он ее целует. Они просто не насмотрятся друг на друга.
Она опирается на загородку, прислонив рядом костыли.
На ноге у нее уже лубок поменьше. Она стоит одна, поодаль от других зрителей и болельщиков. Она не может меня видеть, потому что я сижу по другую сторону поля, но на всякий случай я нахлобучил козырек на глаза.
Интересно, что бы она сделала, если бы узнала меня? Да, наверное, ничего, просто не обратила бы внимания.
Я должен бы радоваться, видя, что она как будто счастлива и здорова и мирно живет с мужем. Очевидно, побои прекратились, и за это я благодарен судьбе. Когда я мысленно представляю, как он бьет ее бейсбольной битой, я просто заболеваю. Однако ирония судьбы в том, что единственный для меня способ завоевать Келли — это если избиения будут продолжаться.
И я ненавижу себя за такие мысли.
Клифф занял центральную позицию. Он сокрушительно отбивает третью подачу соперника и ловко посылает мяч далеко налево. Да, это действительно потрясающий удар, и он обходит базы и что-то кричит Келли. Он талантливый спортсмен, гораздо лучше всех остальных игроков. И я не могу без ужаса подумать, как бы он замахнулся изо всех сил на меня.
Может, он перестал пить и трезвым не станет так жестоко обращаться с женой. Может, пора мне убираться прочь.
Проходит час, и Донни Рей уже хочет спать. Мы уезжаем, по дороге говорим о судебном заседании, где будет слушаться его дело. Я сегодня оформил ходатайство с просьбой позволить получить у него свидетельские показания, которые можно будет использовать на судебном заседании, и как можно быстрее. Мой клиент скоро настолько ослабнет, что не сможет выдержать двухчасовую процедуру перекрестного допроса целой шайки адвокатов, так что надо спешить.
— Да, нам бы лучше поскорее с этим покончить, — говорит он тихо, когда мы подъезжаем к дому.
Не нервничай я так, обстановка меня бы даже позабавила. Любого случайного наблюдателя увиденное вдоволь повеселило бы, однако в зале судебного заседания никто не улыбается. А уж мне и вовсе не до смеха.
За столом обвинителя я сижу в полном одиночестве, передо мной аккуратными стопками разложены тексты ходатайств и листы с кратким изложением дела. Мои личные записи и наброски выступлений, сделанные на двух блокнотах, удобно покоятся рядом, под рукой. Дек устроился у меня за спиной — не за столом, где от него была бы хоть какая-то польза, но в кресле за барьером на расстоянии по меньшей мере трех вытянутых рук от меня, — поэтому и кажется, что я совсем один.
Мне и правда жутко одиноко.
А вот стол защиты, отделенный от моего лишь узким проходом, населен весьма густо. В центре его лицом к месту судей восседает, разумеется, Лео Ф. Драммонд, собственной персоной, окруженный по флангам верными приспешниками. Двумя одесную, и двумя же ошуюю. Драммонду шестьдесят лет, он выпускник юридического колледжа Иельского университета с тридцатишестилетним стажем судебных баталий. Т. Пирсу Морхаусу, тоже птенцу гнезда Иельского, тридцать девять; он один из компаньонов в фирме «Трень-Брень», с четырнадцатью годами адвокатского крючкотворства за спиной. Б.Дьюи Клею Хиллу-третьему, выпускнику Колумбийского университета, тридцать один; чести сделаться компаньоном его пока не удостоили, посчитав, должно быть, что шести лет стажа недостаточно. А вот двадцативосьмилетнему М.Алеку Планку-младшему, подвизавшемуся в роли адвоката всего два года, на мой взгляд, дали возможность снискать лавры в этом деле лишь благодаря его Гарвардскому диплому. Ибо достопочтенный Тайрон Киплер, судья, также закончил Гарвард. Он афро-американец. Планк тоже чернокожий. В Мемфисе не на каждом шагу встретишь юриста с Гарвардским образованием и шоколадным лицом. В фирме «Трень-Брень» таковой имеется в единственном экземпляре, и вот он здесь — для того, без сомнения, чтобы расположить к присутствующей адвокатской братии его честь Киплера. А в дальнейшем, если все пойдет как по писаному — и суд присяжных. Половина зарегистрированных избирателей в нашем округе — негры, потомки выходцев из Африки, поэтому несложно догадаться, что и жюри присяжных по расовой принадлежности разделится примерно пополам. Таким образом, по замыслу вдохновителей, М.Алеку Планку-младшему уготована роль осчастливить своим присутствием и расположить к себе некоторых присяжных.
Не сомневаюсь, что, окажись среди жюри, скажем, камбоджийка, фирма «Трень-Брень» без особого труда отыщет в своих рядах уроженку Кампучии и усадит её за стол защиты.